Кирилл Мерецков - На службе народу [с иллюстрациями]
25 августа соединения 25-й армии освободили в корейском городе Сейян (Сиань) заключенных, содержавшихся японцами в концлагере. Среди них оказалось 16 довольно видных военных и административных деятелей Англии, Голландии и США, в разное время попавших к японцам в плен. Все они проявляли неподдельную радость по случаю освобождения и благодарили советских офицеров, но в принципе относились к нам по-разному. Одни появились здесь недавно и были по-своему честными служаками, исполнявшими в меру сил и способностей возложенные на них обязанности. Другие жили в Юго-Восточной Азии или на Дальнем Востоке еще с довоенных времен, представляя собой типичных колониальных дельцов и администраторов. Их изможденные лица говорили о многом. И дело заключалось, конечно, не только в физической усталости или болезнях. Плен давит на человека морально, заставляет о многом задуматься, поразмыслить, задать себе сотни вопросов и самому ответить на них. Одна лишь мысль о том, что ты в плену, угнетает больше всего.
Когда я беседовал с нашими, советскими людьми, вырвавшимися, например, из немецко-фашистского плена, то не раз слышал от них подобные высказывания. И вот теперь, наблюдая за людьми, освобожденными, так сказать, из другого плена и происходившими из другого социального мира, видел в них в какой-то степени примерно то же, при всем отличии взглядов на жизнь. По-видимому, в этом тяжелом, мучительном явлении «плен» кроется нечто постыдно-удушающее в общечеловеческом смысле данного слова. Однако все зависит от того, как повел себя человек дальше, попав в руки врагов. Даже самое безнадежное положение пленного не может лишить его возможности сопротивляться. И тот, кто не дрогнул в трудную минуту жизни, а встретил ее как боец, кто не сдался внутренне и продолжал бороться с врагом, того Родина не забывает, а считает своим верным сыном, своей верной дочерью, преданными великим идеям социализма. (Понятно, что здесь я имею в виду советских людей.)
Обо всем этом я думал, когда смотрел на упомянутых выше шестнадцать деятелей, освобожденных от японского плена нашими воинами. Признаюсь, что они интересовали меня с чисто психологической точки зрения, в плане сопоставления буржуазной идеологии с коммунистической. Но беседовать на эту тему мне с ними не привелось. Нужно было как можно быстрее решить вопрос о передаче пленных, являвшихся гражданами союзных нам держав, в соответствующие органы, ведавшие отправкой их на родину. Проблема была решена оперативно, хотя повозиться со всякими деталями дела мне пришлось немало.
Для контраста расскажу о том, как в конце августа я принимал пленных японских генералов. Они были доставлены в район полевого управления 1-го Дальневосточного фронта, находившегося в восьми километрах юго-западнее Духовской, в полной форме, при всех регалиях и при холодном оружии. Сначала генералы держались очень робко. Но потом, когда их пригласили за стол и стали разговаривать с ними спокойно и корректно, они осмелели.
Первое, о чем они заговорили, касалось оказания всем японским пленным медицинской помощи и обеспечения их одеждой и продуктами. Эта просьба произвела на меня самое благоприятное впечатление. Генералов заверили, что их солдаты будут снабжаться не хуже, чем в Квантунской армии. Тогда они перевели разговор на вопрос о судьбе своих семей. Главная просьба заключалась в том, чтобы не оставлять семьи в Маньчжурии, где к ним очень враждебно относится местное население. Не сможет ли советское командование отправить их в Японию? И нельзя ли, на худой конец, чтобы семьи сопровождали генералов в плен? Учитывая, что вопрос о семьях в общем-то сугубо человеческий, мы постарались и его разрешить достаточно позитивно.
В целом проблема пленных оказалась весьма сложной. С 9 по 31 августа на 1-м Дальневосточном фронте в плен взято 257 тысяч вражеских солдат и офицеров и 43 генерала. К 10 сентября цифра возросла до 300 тысяч, в том числе 70 генералов, из которых 13 принадлежали к армии Маньчжоу-Го. Всю эту массу людей нужно было обеспечить продовольствием (своего им хватило ненадолго), квалифицированным медицинским обслуживанием, обмундированием, решить вопросы об их временном размещении и еще многие другие. По наиболее крупным и важным вопросам мы получали указания, а все остальные вынуждены были решать на месте, причем незамедлительно.
Среди тех советских военных врачей, кто оказывал пленным медицинскую помощь, заслуживает особого упоминания Аркадий Алексеевич Бочаров. На протяжении всей войны он работал хирургом на фронте, причем большую часть времени являлся главным хирургом 5-й армии. Когда в мае 1945 года последнюю перебросили в Приморье и включили в состав 1-го Дальневосточного фронта, подполковник медицинской службы А. А. Бочаров оказался таким образом одним из моих подчинённых. В 5-й армии о нем ходила добрая слава. Раненые, нуждавшиеся в хирургическом вмешательстве, стремились, если это как-то от них зависело, попасть в руки Бочарова.
Подполковник медицинской службы А. А. Бочаров — главный хирург 5-й армии. 1945 год.Но я хотел бы здесь подчеркнуть, что Бочарову и его сотрудникам могут и должны быть благодарны не только наши воины, а и солдаты и офицеры Квантунской армии. Советские военврачи честно выполняли свой гуманный долг и на поле боя, и в тылу, и в лагерях для военнопленных, в том числе японских. Тысячи и тысячи последних получили в те недели квалифицированную медпомощь и выражали неподдельную признательность за это.
Незабываемое впечатление произвел на меня митинг в Харбине по случаю победы. 3-го сентября я прилетел в этот город, чтобы на месте решить ряд вопросов, связанных с экономическими и административными проблемами, вставшими теперь перед нами. Вслед за мной вторым самолетом сюда прибыли А. М. Василевский, Главный маршал авиации А. А. Новиков, маршал авиации С. А. Худяков, маршал артиллерии М. Н. Чистяков и другие военачальники. Нас встретил А. П. Белобородов, войска которого отвечали за порядок в районе Харбина. Мы отправились на ипподром смотреть трофеи, захваченные у Квантунской армии. Особое внимание привлекли длинноствольные дальнобойные пушки. Из них японцы собирались обстреливать Владивосток, Хабаровск, Благовещенск и другие советские города.
Митинг состоялся на следующий день. Площадь Харбинзинзя, украшенная флагами, была переполнена. Здесь находилось около 20 тысяч русских жителей города, а также много маньчжур и китайцев. Открывавший митинг Т.Ф. Штыков предоставил слово представителю советских войск генерал-майору Остроглазову, который рассказал о крахе Квантунской армии и о той великой роли, какую сыграл во второй мировой войне Советский Союз и его народы. Каждое слово воспринималось слушателями с жадностью. Ведь то, что всем нам давно было известно, для них являлось, пожалуй, откровением. Немного, очень немного правдивых вестей доходило до харбинцев в годы войны. Японская пропаганда преподносила все в искаженном свете. А теперь они собственными ушами слышали то, что ранее попадало к ним в виде туманных сообщений. Свои мысли и чаяния местные жители излили в речах, горячих и взволнованных до предела. От интеллигенции города выступил юрист Бердяков, от молодежи — Людмила Захарова-Пенжукова, от духовенства — архиепископ Нестор. Затем речи произносили представители научных работников, студенчества, деятелей искусства, торговцев. В заключение состоялся большой концерт силами местных артистов и нашего Красноармейского ансамбля песни и пляски 1-го Дальневосточного фронта. Концерт с огромным успехом был повторен в расширенном виде вечером в помещении Харбинского русского театра.
